вёдрами, и дом с сараем не загорелись.
После того как мы выкинули наружу всю мебель, часть людей занялась амбаром, и Освальд с Дикки, уже очень сильно уставшие, тем не менее приняли в этом участие. Они помогали вытащить оттуда всю шерсть, много-много кулей.
Но когда дело дошло до мешков с турнепсом, оба брата сошлись на том, что уже и так потрудились достаточно, и направились к тому месту, где было сложено содержимое чулана при кухне. Там они взяли кувшин с молоком, хлеб и сыр и отнесли женщине, которая лежала в сухой канаве на удобной постели, так по-доброму для неё обустроенной.
Она попила молока и предложила им тоже угощаться, от чего они не отказались, как и от хлеба с сыром (голландским).
Мы почти успели всё это радостно допить и доесть, когда послышались крики, и нам предстало чудесное зрелище несущейся через поле пожарной машины. Обожаю вид пожарных машин. Они очень стильные и выглядят словно драконы, готовые вступить в схватку с всепожирающей огненной стихией.
Правда, прибытие пожарного экипажа в данном случае, несмотря на прекрасную форму огнеборцев, никакой пользы не принесло, так как воду из колодца уже успели почти всю вычерпать, а других её источников поблизости не оказалось.
Привёз пожарных с собой тот самый мужчина по имени Ханисетт, который поскакал за ними на своей старой кляче. И ключ от дома, как выяснилось, он с собой не брал, а оставил в условленном месте, где его всегда и оставляли. Просто у Элизы не хватило мозгов сообразить. Он, кроме того, ей письмо написал красным карандашом на обороте счёта за сенокосилку. В нём сообщалось: «Скерда гарит. Спишу за пыжарной мышиной».
У Освальда до сих пор бережно хранится это послание на память о тех счастливых деньках.
Увидев, что люди по-прежнему обливают стену водой, Ханисетт сказал:
– Зазря енто делаете. Ветер уж с час поменялся.
Так и было. Языки пламени теперь перекинулись в другую сторону, пожирая две новые скирды, а покрытая варом стена успела давно остыть, сделалась очень холодной и мокрой, и люди, её заливавшие, вдруг удивлённо обнаружили, что стоят посреди огромнейшей лужи.
Теперь, когда дому и амбару уже ничего не грозило, у Освальда появилось время перевести дух, и его тут же повергли в отчаяние мысли о вредоносном огненном шаре, а также о тех, кто его запустил над мирным болотом.
Сумерки к этому времени уже стали сгущаться, но даже великолепное зрелище ярко пылавших на фоне почти тёмного неба скирд ни в коей мере не трогало Освальда, чьё открытое сердце сжималось от чувства вины. И Дикки, судя по его виду, чувствовал то же самое.
– Мне как-то нехорошо, – мрачно произнёс Освальд. – Поехали домой.
– Они говорят, из-за того, куда теперь дует ветер, всем одиннадцати скирдам конец, – сообщил Дик. – Все сгинут в огне.
– И мы тоже сгинем, – сказал Освальд.
– Где «сгинем»? – уставился на него Дикки.
– В тюрьме, – уточнил его старший и более дальновидный брат и, развернувшись, зашагал туда, где остались наши велосипеды.
– Мы не можем быть абсолютно уверены, что пожар вспыхнул из-за нашего шара, – поспешая за ним, сказал Дикки.
– Вероятность, увы, велика, – произнёс ничуть не утешенный его словами Освальд.
– Но если мы будем молчать, никто не узнает, – заметил Дикки.
– Нет уж, – угрюмо проговорил Освальд. – Это как перст судьбы. Если мы станем молчать, обвинят кого-то другого.
– Лучше сперва подождём и посмотрим. Вот если кого-то действительно обвинят, тогда и признаемся.
Освальд был, в общем, согласен с Дикки. Так поступить было вполне позволительно, но сердце его по-прежнему сжималось от сожаления и раскаяния.
Возле места, где оставались велосипеды, им повстречался мужчина.
– Всё погибло, я полагаю, – ткнул он большим пальцем в сторону пылающего фермерского двора.
– Нет, не всё, – внёс ясность Дикки. – Мы спасли мебель, шерсть и другое.
Мужчина глянул на нас без всякой благодарности и мрачно проговорил:
– Спасибочки вам, конечно, большое, но всё было застраховано.
– Я бы на вашем месте никому этого не говорил, – посоветовал ему искренний Освальд.
– Чего-о? – уставился на него мужчина.
– Будете так говорить, все решат, что вы сами и подожгли, – объяснил ему Освальд.
Мужчина пристально посмотрел на нас и сначала нахмурился, а затем рассмеялся и, что-то пробормотав про старые мудрые головы на молодых плечах, ушёл.
Мы тоже ушли, неся в своих душах уныние, которое, чем ближе мы подъезжали к дому, тем сильнее овладевало нами.
Тем же вечером, едва мелюзга отправилась спать, мы собрали совет. Дора и Элис, похоже, бо`льшую часть дня проплакали, но стоило нам сообщить, что в пожаре никто не погиб, они почувствовали себя гораздо лучше. Элис наконец перестала думать о больших семьях, которые превратились в маленькие угли, а именно эти мысли её, как она мне сказала, целый день изводили.
Вопрос, признаваться кому-то про огненный шар или нет, долгое время оставался открытым. Мы никак не могли прийти к согласию.
Элис и Освальд считали, что рассказать нужно.
– Давайте-ка подождём. – сказал Дикки.
А Дора предложила:
– Напишите об этом отцу.
– Пускай мы даже не уверены, – рассудила Элис, – что шар стал причиной пожара, хотя я лично думаю, что стал, наш долг – признаться.
– Я тоже так считаю, – поддержал её Освальд. – Но мне хотелось бы прежде узнать, сколько за это в тюрьме сидеть полагается.
Спать мы легли, так и не приняв никакого решения.
Ранним утром Освальд, проснувшись, подошёл к окну и увидел, что обречённое гумно по-прежнему испускает густые клубы дыма. И тогда он, разбудив Элис, сказал:
– А вдруг полицейские посадили этого бедного фермера в какую-нибудь вонючую камеру, хотя на самом деле виновники мы? Давай. Одевайся.
И когда она это сделала, то вышла на улицу, где уже в нетерпении, ожидая её, твёрдыми шагами расхаживал взад-вперёд бледный, но полный решимости Освальд.
– Послушай, – обратился он к сестре, – пойдём и признáемся. Скажем, что мы с тобой сделали огненный шар. А остальные пусть не участвуют, если не захотят.
– Они не смогут, если за это на самом деле грозит тюрьма, – сказала Элис, – но всё-таки попытаемся быть благородными. Давай возьмём вину на себя и признаемся…
И тут мы обнаружили, что не знаем, кому признаваться.
– Если полицейскому, это будет уже окончательно, – рассудила Элис. – Потом не выберемся. Тем более что этот наш Джемисон очень глупый.
Автор уверен, что вам невдомёк, как чувствуют себя люди, душу которых тяжко гнетёт вина в поджоге и мучительные, отнимающие много сил и часов размышления, признаваться им или нет,
